Психология патриотизма или Слава богу, проиграли
Но, увы, наши не выиграли, и я написал в фейсбуке три слова: «слава богу. проиграли». А написал так, потому что порка все-таки состоялась. Хоть и заслуженная, но неприятная. Конец нервотрепке и разочарованиям, можно выдохнуть и перестать болеть — то есть выздороветь и наслаждаться футболом как искусством. После публикации этих трех слов один из моих френдов возмутился: «Как же можно так ненавидеть свою страну?», а другой заявил, что не станет теперь подавать мне руки. Я сначала не поверил, подумал, что шутки, но оказалось, все серьезно.
А чего я хотел? Ведь я и сам был точно таким.
Я помню, как мы с отцом ночи напролет истово болели за сборную СССР по хоккею, помню, как жутко расстроился в 1986-м, когда утром узнал, что наши проиграли бельгийцам в одной восьмой, или трагедия пятилетней летней давности, когда Словения закрыла нам дорогу на чемпионат. Я никогда не болел за какой-то конкретный клуб, но игры сборной — это святое! И меня раздувало от счастья в 2008-м, когда мы выиграли у голландцев в четвертьфинале на чемпионате Европы.
Допускаю, что обидел кого-то или задел чьи-то чувства своим статусом. Приношу всем свои искренние извинения, погорячился. Но написанного пером, точнее, опубликованного в Сети не вырубишь бэкспейсом… Понятно, что сборная играла невнятно, но меня интересует другой вопрос: почему я перестал болеть? Переключился рубильник? Я что, правда выздоровел или перестал быть патриотом?
Во мне намешан ядерный украиноеврейскорусский коктейль крови. Я объехал всю страну вдоль и поперек на всех видах транспорта. Орал от восторга на Халактырском пляже, забегая в ледяной Тихий океан, ловил форель на Мультинских озерах, сплавлялся на байдарках по Карелии, бродил по Уральским горам, видел вмерзшую в лед рыбу на Байкале, плакал на Мамаевом кургане и Пискаревском кладбище, родился на Волге, 20 лет живу в Москве. Когда недавно смотрел парфеновский «Цвет нации», не мог проглотить ком в горле. Понимаю, что не могу идентифицировать себя с предками 100-летней давности, но чувствую их кровь и боль. Так же как и тоску всех последующих в XX веке эмигрантских волн. Вырос на «Александре Невском» Эйзенштейна, «Андрее Рублеве» Тарковского и «Проверке на дорогах» Германа. В юности всерьез размышлял, хватит ли у меня духу вытерпеть пытки молодогвардейцев, сопереживал несладкой доле угнетенных империализмом североамериканских чернокожих и гордился, что рожден ровно через 100 лет после Ленина и зовут меня так же — Владимир.
Люблю русский язык, восхищаюсь его возможностями и оттенками. Мне кажется, чувствую его. И не смогу работать ни на одном другом языке мира. Тренинг, пожалуй, проведу. Но вот психотерапия, особенно метафорическая, когда нужно создавать истории, придумывать сюжеты, работать с помощью рисунка пауз и интонаций, на 100 процентов привязана к языку. Ее эффективность зависит от возможности присоединения к ценностям клиента, зашитым в сказках, прочитанных нам бабушками, в книгах, кино, газетах и телевидении, будь оно неладно.
Тогда что со мной не так?
Почему я перестал идентифицироваться с одиннадцатью, в общем-то, неплохими ребятами в форме национальной сборной? Может быть, дело в том, что они проигрывают? А болеть за победителей приятнее? Точно нет. Победами футболисты балуют нас редко, но это не мешало мне сопереживать им в каждом, даже товарищеском или отборочном, матче.
Как получилось так, что я перестал ощущать принадлежность к символике современной России? К России принадлежу, а вот к ее новым символам: олимпиадавсочи, крымнаш, нефть — нет. Могу ли я оставаться патриотом и любить свою родину, не разделяя господствующей идеологии?
Такое ощущение, как будто бы долго путешествовал через океан на огромном лайнере и все было хорошо. А потом немного отвлекся, замешкался и внезапно оказался за бортом. И вот мой корабль, переливаясь огнями, с песнями и плясками медленно уходит к горизонту, а я с небольшой группой таких же бедолаг остаюсь в темноте...
По мнению Льва Николаевича Толстого, «патриотизм — чувство безнравственное потому, что вместо признания себя сыном Бога, как учит нас христианство, или хотя бы свободным человеком, руководствующимся своим разумом, — всякий человек под влиянием патриотизма признает себя сыном своего отечества, рабом своего правительства и совершает поступки, противные своему разуму и своей совести. Патриотизм в самом простом, ясном и несомненном значении своем есть не что иное для правителей, как орудие для достижения властолюбивых и корыстных целей, а для управляемых — отречение от человеческого достоинства, разума, совести и рабское подчинение себя тем, кто во власти. Так он и проповедуется везде».*
Я не хочу обсуждать манипулятивные цели правителей, об этом написано и сказано миллионы слов. Но что Толстой говорит обо мне?
Мораль снаружи, нравственность внутри. Если я приклеиваю себя ко всему народу, нации, классу или какой-нибудь группе (производственному коллективу, труппе театра, сообществу), говорю «мы» вместо «я», без критики принимаю на веру чужую мораль, независимо от собственных нравственных категорий, то отказываюсь от себя. Я становлюсь частью толпы, уподобляюсь животному в стаде, снимая с себя всяческую ответственность за собственные действия. Я растворяюсь в массе. Конечно же, возможно, кто-то так делает осознанно, и тогда нравственность совпадает с моралью, а кто-то не рефлексирует вовсе. «Нам» становится можно все! Крушить машины, вырывать арматуры, выкапывать булыжники, сжигать книги. И «нам» за это ничего не будет, ноль ответственности. Ответственность берут на себя другие — лидеры.
Этот феномен объясняется простыми и гениальными экспериментами психолога Стэнли Милгрэма (Stanley Milgram) в 1963 году. Ответственный за проведение эксперимента «ученый» предлагал участнику нажимать на кнопку, замыкающую электрическую цепь, и испытуемый за стеклом (на самом деле нанятый актер) «получал» разряд тока, якобы для подкрепления правильного запоминания иностранных слов. Каждая ошибка увеличивала напряжение на 15 вольт. «Ученый» уверенно разрешал продолжать эксперимент, утверждая, что все под контролем. Только 12,5% участников остановились на 300 вольтах, еще 22,5% — на более высоких напряжениях, когда испытуемый демонстрировал страшные страдания. А 65% участников дошли до конца шкалы в 450 вольт, когда испытуемый уже не подавал признаков жизни.
Ни в коем случае не хочу сейчас обобщать, но, если честно, я рад тому, что кнопка «патриотизм» перестала работать в моей голове,и мне не хочется обратно на уходящий «Титаник». Еще я также уверен, что продолжаю искренне любить свою Родину.
*Л. Толстой «Патриотизм и правительство» (Полное собрание сочинений в 90 томах, т. 90, ГИХЛ, 1958).